ТоварищСухов, 62 - 21 ноября 2010 22:25

[FONT=Times][SIZE=+1] [COLOR=brown] С неба падали цветы ... [/COLOR]
[COLOR=blue][SIZE=+1][FONT=Times]
Удивительная белизна потолка угнетала своей непомерностью, размахом. Она говорила о том, что и свет солнечный может быть только такого цвета, но никак не другого. Потолок раскинулся широко, он был пространством, в котором формировалось время. Он был символом плоскости, не имеющей границ, горизонтом, на который смотришь сверху.
«Точно, это ведь я сверху смотрю на него, а не он на меня», - думал Сфорцандо, облизывая губы и злясь на себя за эту дурную привычку.
Весь мир преображался в этот момент, начинал жить по новым, ещё не известным никому правилам. Это был мир, созданный Сфорцандо. Это была его Вселенная, которая приценивалась к тому, что зовётся действительностью, приноравливалась, ожидала нужного момента, чтобы поглотить всё сущее и заключить реальность в себе.
И хотя Сфорцандо лежал на жёсткой кровати, которую уже давно невзлюбил и не мог поменять к ней своего отношения, даже в моменты сильнейшей усталости, когда кровать эта должна была казаться ему долгожданным ложем, он понимал, что сегодня он – Демиург.
Мир перевернут, а сделал это он, Сфорцандо. Нет, не он лежит на кровати и смотрит ввысь, в слепящую бескрайность потолка, но потолок расстилается под ним, зависшим в воздухе. Демиург парит над равниной, голой и холодной, изумлённо разглядывая единственный выросший на ней цветок – диковинную люстру. Она распустила свои лепестки щедро, не на четыре стороны света, но и на северо-запад, и на юго-восток. Хрупкий, сверкающий сталью стебель осторожно держит на себе роскошь огромного хрустального бутона, перегоняя электрический сок. Цветок сияет; божественный, слепящий свет разливается по всей равнине, но не может согреть эти бескрайние просторы абсолютной белизны. Крохотные лепестки подвесок чуть заметно вздрагивают и пытаются вздохнуть, наполнить мир шорохом, переходящим в дивные, умиротворяющие звуки, но космос на то и космос, чтоб всякий звук умирал в нем, не узнав границ бытия.
Сфорцандо силился постичь тайны им же и созданной Вселенной, упрямо хмурил брови и взирал, тренировал взгляд. Казалось, что кто-то следит за ним, за Сфорцандо с морщинами на лбу, пытаясь уловить отчаяние в напряженном взгляде. Может, это был цветок. Наверное, он и был. Сфорцандо повернул голову влево, затем вправо: никого не было в этой пустыне, жизнь не звучала здесь легкой мелодией, не струилась, вселяя надежду, лишь лепестки молили воздух наполниться ветром. Ветер придет, ударит по цветку, но не сломит его. Станет бутон раскачиваться – из стороны в сторону, из стороны в сторону. Лепестки наберут силу, зазвучат, застонут, заверещат хрустальными голосами, забеспокоятся. Цветок раскроется и потянет Сфорцандо в себя, в свою душистую горячую воронку, в мякоть и спелость водоворота. И тогда Сфорцандо станет спускаться с небес, отдастся воле своего же космоса и облегченно вздохнет, когда телом почувствует пышность и сочность цветочной сердцевины. Свет озарит его, оплетет тончайшими нитями, заключит в сияющий клубок, который невозможно размотать, разузорит дивным видимым теплом, раскрасит тенями лепестков, поставит в самый центр мирозданья, где звучит легкая хрустальная музыка. Демиург имеет неотъемлемое право спускаться в свой мир, чтобы обрести мгновения восторга и наполненности.
И тогда подумается: откуда же взялся этот цветок? Почему только он один возвышается над слепящей белизной бесконечности? И сразу же за вопросом придет ответ, что цветок этот – центр мирозданья.
Гордо и умиленно взирал Сфорцандо с высоты своей на мир, сердце переполнялось радостью, в нём стучало: «Это я, я сделал!».
И внезапно свет погас. Перестал струиться по жилкам электрический сок, лепестки колыхнулись – и замерли. Страшной показалась равнина, но теперь был виден её конец. Четыре границы было у космоса, а сам космос – потолком.
Сфорцандо встал с кровати, подошел к окну: солнце, словно огромный пламенный цветок, сияло в центре Мира.
И подумалось: «Хорошо, что есть и эта Вселенная, а не только я. Одиноко было бы мне в моем космосе, заледенел бы я, поглотив эту жизнь своей белой равниной. И по земле ходить лучше, чем парить над ней. Да и все ли я знаю? Все ли исходил?».
Сфорцандо отошел от окна, надел белую куртку, чёрные туфли, задрал голову и посмотрел на потолок: цветок поник, повис вниз головой и подвески струились жалко, будто мокрые лохмотья некогда красивых лепестков.
Удивительная белизна потолка угнетала своей непомерностью, размахом. Она говорила о том, что и свет солнечный может быть только такого цвета, но никак не другого. Потолок раскинулся широко, он был пространством, в котором формировалось время. Он был символом плоскости, не имеющей границ, горизонтом, на который смотришь сверху.

[COLOR=violet] © Alimdjan Tursinbaev [/COLOR] [/FONT][/SIZE]

• 
• 
•